Брат-3
Лев Додин выпустил спектакль «Братья Карамазовы» в петербургском Малом драматическом театре – Театре Европы. Инсценировку по роману Достоевского режиссер писал 40 лет, спектакль репетировали 4 года, премьера состоялась с четвертой попытки.#Театр#Культура
Фото: Виктор Васильев
Сначала «Братьев Карамазовых» в МДТ собирались показать прошлой осенью. Потом отложили до апреля. Тут наступила пандемия. Спектакль перенесли на нынешнюю осень, но премьера в октябре снова сорвалась: коронавирусом переболел сам режиссер. Тем временем, репетиции в театре не останавливались. То, что мы увидели в конце ноября, значительно отличается от первоначального замысла и, кажется, от предыдущих версий.
Начать с того, что инсценировку «Братьев Карамазовых» Лев Додин писал и переписывал 40 лет – еще со времен спектакля начала 80-х, поставленного со студентами Ленинградского театрального института. Когда режиссер взялся за репетиции в МДТ, многофигурное полотно продолжительностью в целый день «разминали» все стажеры театра. Постепенно фокус заострялся, обзор сужался – сегодня в спектакле только три часа и семь ролей: три брата, их отец и две главные женщины романа. Последние в процессе поменялись ролями. Елизавета Боярская репетировала роковую Грушеньку, а стала спасительницей (впрочем, не менее роковой) Катериной Ивановной. Грушенька же досталась Екатерине Тарасовой, молодой артистке театра, чье появление в амплуа femme fatale вызвало радостное изумление у поклонников МДТ.
Фото: Виктор Васильев
На сцене, в общем-то, тоже мало что осталось от города Скотопригоньевска и его окрестностей. Художник Александр Боровский выстроил стену (о которой чуть позже) и понаставил в пустом черном кабинете старых стульев. Персонажи по большей части просто сидят на них рядком, лицом в зал. Артисты (мужчины в черном, дамы – в почти одинаковом лиловато-коричневом) чуть не сливаются с темнотой вокруг них, лишь прожекторы Дамира Исмагилова безжалостно высвечивают лица. Место и обстоятельства действия не важны: их в лучшем случае вычитывают скороговоркой из старых газет. В центре внимания режиссера, артистов и зрителей – не дело об отцеубийстве, не истоки омерзительных поступков, которые разыгрывают, а чаще просто пересказывают друг другу герои спектакля, но природа человека как таковая. На меньшее Лев Додин давно уже не разменивается.
Спектакль-послание городу и миру нисколько не скрывает своей сущности. Начинается как проповедь, заканчивается как приговор. На сцене сидит монах – Алеша Карамазов. Когда вращающийся как часовая стрелка софит выхватывает его из темноты, монах встает, снимает скуфейку и рясу, прячет в старый «дипломат», натягивает водолазку и пальто, идет сквозь надвигающуюся на него сплошную стену софитов «в мир» как на работу. Это ему, Алеше, исповедуются персонажи, подымающиеся навстречу из люка в полу – из ада, вестимо. Алеша единственный останется на сцене после того, как та же стена света сомнет весь карамазовский мир с его грудой стульев, и скажет: «Я хочу сжечь этот город. Я подожгу и буду смотреть… А может быть, подожгу и сам со всеми останусь гореть – я ведь тоже этот город».
Вердикт «божьего человека» миру и себе вынесен спокойным, чуть отстраненным, абсолютно уверенным тоном. Евгений Санников – типичный «положительный герой» с внешностью красавца-футболиста – нисколько не похож на романного послушника старца Зосимы. Да и его неловкая мимика как будто из другой, мыльной оперы. Но вот голос… Тихая, ровная убежденность кратких реплик – от «есть Бог» до «Вы, Катерина Ивановна, никого не любите» – камертон для всего спектакля. В сравнении с этим чистым тоном все остальные персонажи звучат едва ли не искусственно и во всяком случае грязно. Позиция внешнего наблюдателя – судя по всему, не совсем человека – колеблется, божественная безусловная любовь в Алеше иссякает (о чем он говорит виртуозно «подшитыми» к роли словами то брата Ивана, то безымянного врача из анекдота, рассказанного у Достоевского одним из второстепенных персонажей), но твердость его незыблема. Мир несовершенен, но его надо любить, а если не получается – пусть горит синим пламенем.
Все прочие роли у Льва Додина не менее парадоксальны и по кастингу, и по содержанию. Фигляр, грязная душонка, извращенец, отец семейства Федор Павлович Карамазов – холеный Игорь Иванов с феноменального благородства профилем и белоснежнейшими воротничками. Особенно прекрасен Народный артист России после собственного убийства, оставшегося за кадром. Во втором акте он появляется под видом председателя суда, но персонажи нисколько не обманываются, так и обращаются к нему во время признаний: «Я Вас, Федор Палыч, стукнул пресс-папье по затылку, вот сюда, крови было море», — и Смердяков (этот «униженный и оскорбленный» замечательно сыгран Олегом Рязанцевым) нежно ерошит собеседнику волосы.
Иван Карамазов, автор максимы «если нет бессмертия души – все дозволено», вовсе лишен сочувствия режиссера. Станислав Никольский со своим напряженным оскалом, заменяющим улыбку, более всего похож на небольшого кусачего зверька. Он фальшив во всем – от простейшего бытового «Завтра уеду» до торжественных заявлений о мелких чертях, сделанных в скрещенных лучах софитов, как в цирке. Как ни странно, столь же неестественны обе актрисы, и только со временем начинаешь соображать, почему. Елизавета Боярская в роли Катерины Ивановны поражает вымученной демонстративностью интонаций и жестов. Так ведь и ее персонаж не отличается искренностью, в особенности, перед самой собой. Стремление спасти падшего (то Дмитрия Карамазова, то Грушеньку) вопреки ему самому – явно от лукавого, что и отмечает Алеша Карамазов со свойственной ему холодной печалью. Грушенька – Екатерина Тарасова – принимает картинные позы и всячески «выделывается», лишь изредка снисходя до простого человеческого тона («Почему я тебя совсем не стыжусь, Алеша?»). Тоже неспроста: наверняка Лев Додин долго убеждал актрису врать в каждом слове вопреки завету старца Зосимы, высказанному тем же Алешей: «Не лгите самим себе».
Фото: Виктор Васильев
Единственный совершенно настоящий и живой здесь персонаж – это Дмитрий Карамазов. Седой Игорь Черневич всего-то на 12 лет младше седого же Игоря Иванова, но играет его сына. И верится актеру вполне: он мог бы быть рано опустившимся и постаревшим первым отпрыском, грехом молодости Федора Павловича. Таких разудалых, слегка косноязычных, зато очень говорливых «мужиков» с бурной биографией и обширным списком дам сердца, таких любителей пофилософствовать и покаяться под водочку или с похмелья, таких нечистых на руку, но совестливых мечтателей «с запросами» мы с вами знаем лично, во плоти. Каждый, небось, встречал в жизни. Митя Карамазов Игоря Черневича как будто прямо с прославленной петербургской барной улицы Рубинштейна в театр зашел, да там и расцвел под взглядами завороженно внимающего ему зрительного зала. Замышляя подлости, дерясь с отцом, тряся кандалами или попусту фантазируя о побеге в Америку, он равно вызывает сочувствие, смешанное с сожалением и неловкостью. Митя Карамазов и есть главный объект внимания Алеши, тот самый человек, которого тот отправился искать в начале спектакля. Нашел, увидел. И ушел.
Ольга Комок
Источник: