Зомби начинают и выигрывают: в Каннах показали первые фильмы
Как выглядит «кинокерамика» первой половины Каннского кинофестиваля
Тема жизни и смерти – как раз тот материал, из которого
можно вылепить произведение искусства. Не факт, что предмет получится изящным,
но гарантированно станет содержательным, даже если рука мастера дрогнет или
гончарный круг подведет. Вот как выглядит «кинокерамика» первой половины
Каннского кинофестиваля.
Началось
все с фильма церемонии открытия «Мертвые не умирают» живого классика Джима
Джармуша. Автор эксплуатирует богатую историю фильмов о зомби. Живые мертвецы,
пришедшие к нам из традиции вудуизма, прочно вошли в массовую культуру и были
растиражированы в кино бесчисленное количество раз. Джармуш, не заморачиваясь, смешивает все сорта зомби-глины, цитирует классиков, следует правилам жанра,
что делает картину чрезвычайно предсказуемой. От скуки спасает ироничная
интонация и авторский стеб. Причем издевается Джармуш не столько над героями
триллера, сколько над зрителем.
Полицейские
в маленьком городке, пытаясь противостоять живым мертвецам, то и дело
обмениваются репликами: «Знакомая мелодия. – Так это же песня нашего фильма!»
или «Откуда ты знаешь, что все будет плохо? – Я читал сценарий…» Последний
диалог разворачивается между героями Билла Мюррея и Адама Драйвера, которые уже
не в первый раз снимаются в картине мастера.
Зомби
Джармуша отличаются от прочих живых мертвецов своей приверженностью к интересам
из прошлой жизни. Восставшие трупы постоянно ищут свои любимые вещи, бормочут их названия, стремятся к ним, то и дело
повторяя «шардоне», «кофе» и «Wi-Fi». Так режиссер топорно обличает общество
потребления.
Фильм
открытия из всех керамических изделий более всего напоминает сувенирную кривую
чашку, чья ценность не вм функциональности или красоте, а в авторском исполнении.
Именно вмятины от пальцев режиссера делают вещь хоть сколько-нибудь достойной
внимания. И это внимание было ей уделено сполна, ведь Джармуш – любимый ребенок
Каннского кинофестиваля, и здесь его примут с любой поделкой, какой бы кривой и
неряшливой она ни была. Киноманы все равно приковыляют в зал, повторяя «Джим
Джармуш, Джим Джармуш, Джим Джармуш». Отечественный зритель скоро сможет
последовать их примеру – 11 июля картина выходит в прокат.
Один из
впечатляющих участников основной конкурсной программы – фильм «Маленький Джо»
австрийского режиссера Джессики Хауснер. Это изделие, в отличие от фильма
открытия, не вылеплено руками, а как будто напечатано на 3D-принтере – настолько отточены и выверены все детали. В центре сюжета селекционер растений
и мать одиночка, создавшая уникальный цветок, делающий людей счастливыми. Чудо
генной инженерии нуждается в тщательном уходе, но в ответ на заботу выделяет
вещество, стимулирующее выработку окситоцина (гормон доверия и привязанности).
Не дожидаясь результатов исследований, автор цветка дарит его своему сыну Джо, в
честь которого она назвала изобретение. Но вскоре становится понятно, что
пыльца растения не только делает хозяина счастливым, но и подчиняет его своей
воле.
Словом
«зомби» называют не только ходячих мертвецов, но и лишенных рассудка живых,
оказавшихся во власти манипулятора. Личность человека определяется через его
стремления, желания, ценности. Отняв все это, мы получим новое существо в старой
оболочке, не слишком похожее на живого человека. В картине Хауснер видна
верность традиции жанра антиутопии. Автор пытается ответить на вопрос: что
станет с человечеством, если оно таки изобретет волшебную таблетку для счастья? И ответ не утешительный – придется стать рабом этой таблетки… Стремление
избежать дискомфорта и негативных эмоций любой ценой не приводит ни к чему
хорошему.
«Маленький
Джо» полон красивых кадров, украшен будоражащей музыкой, радует впечатляющей
актерской игрой, но к сожалению, слишком предсказуем и вторичен. Как красивая
ваза из Икеи – всем хороша, только совсем не уникальна.
Совсем
иначе можно отнестись к новому фильму Кантемира Балагова «Дылда», показанному в
параллельном конкурсе фестиваля «Особый взгляд». Эта картина о двух
подругах-зенитчицах, вернувшихся с фронта и делающих отчаянные попытки начать
новую жизнь в послевоенном Ленинграде. Одна из них – очень высокая девушка Ия —
невольно становится причиной смерти ребенка своей подруги и чувствует вину. Ия
уязвима, эмоциональна и не совсем от мира сего. Вторая героиня Маша лишена всякой способности сочувствовать,
однако умеет выживать и приспосабливаться гораздо лучше свой высокой подруги.
Эти двое демонстрируют как по разному может травма отражаться на внутренней
жизни и поведении человека. Они как два кусочка пазла, пытаются заткнуть друг в
друге дыры, проделанные войной. Но головоломка все равно не складывается.
Интерес
Балагова к травмированным и поломанным людям был очевиден в его первой картине.
В «Тесноте» герои были побиты «лихими девяностыми», которые молодой режиссер
пережил на собственном опыте. Теперь автор обратился к выжившим в Великой
Отечественной войне, и ему удалось с высокой степенью достоверности перенести
знакомую феноменологию в другой исторический контекст. В фильме «Дылда» самое
страшное осталось за кадром, а зритель имеет дело с последствиями. Люди,
прошедшие через серьезные потрясения, могут быть условно поделены на две группы
– те, кто выжил, и те, кто не умер. Герои «Дылды» не умерли, но жить нормальной
человеческой жизнью они не могут, хоть и стараются. Это промежуточное состояние
между жизнью и смертью и становится основным предметом исследования автора.
Фильм
«Дылда» напоминает чашу, отреставрированную методом Кинцуги. Это японская
техника восстановления разбитой керамики – сломанный предмет собирается заново
из кусочков, а трещины между ними заполняются с помощью лака, смешанного с
золотом. Такой метод подчеркивает повреждение, а не прячет его. Философия
Кинцуги, как и Кантемир Балагов,
предлагает принять перемены, напоминает о бренности бытия и помогает
увидеть красоту в изъянах и недостатках.
Будем надеяться, что жюри особого взгляда оценит этот подход по
достоинству.
Мария РАЗЛОГОВА
Источник: